«На фоне успешных выступлений и гастрольных путешествий Бетховена в первые годы его „венской“ жизни конец 1790-х и начало 1800-х годов принесут Бетховену настоящие страдания» — этими словами мы завершили предыдущую статью, где рассматривали особенности первых лет жизни Бетховена после переезда в Вену. Сегодня же мы поговорим об этом подробнее.
Содержание
Первые признаки глухоты Бетховена
По большому счету здоровье Бетховена, включая проблемы со слухом и болезни брюшной полости — это темы для отдельных выпусков, которые, конечно же, когда-нибудь обязательно появятся на нашем сайте в виде полноценных обзоров со ссылками на медицинские исследования. В этой же статье мы лишь вкратце обсудим основные детали начавшихся в конце 1790-х годов проблем со слухом в контексте продолжения нашего повествования о биографии Бетховена.
Сразу отметим: Людвиг ван Бетховен не родился глухим. Более того, слепым и немым он также не был (по поводу «слепоты» — Бетховена в этом плане часто путают с Бахом, потерявшим зрение в преклонном возрасте).
Когда и почему Бетховен начал терять слух?
Подобно некоторым другим эпизодам биографии Бетховена, его глухота (а точнее, причины ее развития) также вызывает вопросы и споры со стороны различных биографов и медиков.
Осложнения заболеваний органов брюшной полости, сифилис, отиты, лабиринтиты, отосклерозы, генетические заболевания — что только ни приводят любители пофантазировать на различных интернет-источниках в качестве «причин» развития глухоты великого композитора.
Еще одной часто упоминаемой «причиной» глухоты Бетховена называют и некий несчастный случай, якобы произошедший с ним в 1798 году (в возрасте 27 лет). Об этом несчастном случае Бетховен якобы рассказывал английскому пианисту Чарльзу Ниту в 1815 году, а тот, в свою очередь, уже после смерти Бетховена поведает об этой истории автору самой известной и цитируемой биографии Бетховена — Александру Уилоку Тейеру.
История эта гласит, что Бетховен якобы сильно поссорился с неким вокалистом-тенором, гостившем в его квартире. Вокалист этот в раздражении вылетел прочь, однако чуть позже он неожиданно вернулся и постучал в дверь. Разгневанный Бетховен якобы резко вскочил и бросился открывать дверь, однако споткнулся и упал лицом на пол.
С тех пор, по словам Нита, Бетховен якобы впервые почувствовал проблемы со слухом, которые впоследствии привели к практически полной его глухоте. «...когда я снова встал, я обнаружил, что оглох... — Врачи говорят, был повреждён нерв» — якобы говорил Бетховен Ниту.
Внимательный читатель обратил свой взор на многократное употребление слова «якобы» — это не просто так, ибо мы не можем быть уверены в правдивости рассказа Чарльза Нита.
Ведь во-первых, мы не слышали никаких других упоминаний этой истории ни от самого Бетховена, ни от его близкого окружения и других современников. Во-вторых, в первых своих «признательных» письмах сам Бетховен, ссылаясь на своих лечащих врачей, связывал этот недуг со своими болезнями желудочно-кишечного тракта, а не с якобы «повреждением нерва». И всё же скептицизм должен работать в обе стороны, поэтому полностью отрицать данную историю мы не будем (просто знайте: она может быть просто вымышленной).
Что же касается содержания данной гипотезы — большинство медицинских статей по данной теме приходят к выводу, что травматическое происхождение такого рода без конкретной травмы головы вряд ли привело бы к глухоте.
Глухота после травмы головы если и возможна, то она должна была быть связана с переломом каменистой части височной кости, что, в свою очередь, привело бы к внезапной, а не постепенной потере слуха (а слух Бетховена терялся именно постепенно — вплоть до середины 1810-х Бетховен всё еще выступал как пианист, да и перелома височной кости при вскрытии не было обнаружено).
Рассматриваемые в качестве причины глухоты Бетховена инфекционные заболевания (в частности, тиф или брюшной тиф), которые, очевидно, действительно были у Бетховена, также могли привести к внезапной глухоте, но вряд ли — к прогрессирующему заболеванию, развивавшемуся в течение многих лет.
Вскрытие не выявило и никаких признаков сифилиса (что тоже долгое время рассматривалось в литературе в качестве одной из возможных причин глухоты великого композитора).
А не могла ли это быть костная болезнь Педжета? — это еще один обсуждаемый в медицинских обзорах вариант. Но повторимся: в сегодняшнем выпуске мы не будем гадать на кофейной гуще. Более подробно мы рассмотрим медицинские проблемы Бетховена в специально посвящённых этому выпусках (ссылки появятся здесь позже, когда появятся сами выпуски).
Пока что краткий вердикт:
На сегодняшний день точная причина постепенного развития глухоты Бетховена неизвестна.
Однако есть многочисленные медицинские работы, включая крупные систематические обзоры, опубликованные на медицинских порталах. И всё же пока что речь идет лишь о предположениях, а не точных причинах.
Как уже говорилось выше — мы приведем полный список обсуждаемых в рамках данной темы гипотез в отдельном выпуске.
Помимо причин глухоты композитора сомнения биографов также затрагивают и примерную дату, когда именно Бетховен начал осознавать, что теряет свой драгоценный слух. Однако, по мнению Вашего покорного слуги, в этих спорах нет существенной необходимости, ибо сам Бетховен ответил на этот вопрос в своём письме близкому боннскому другу Вегелеру, который к тому моменту был успешным врачом.
В этом письме от 29 июня 1801 года, где Бетховен впервые признаётся о своём недуге своему боннскому другу Вегелеру, молодой композитор указывает, что проблемы со слухом начали его беспокоить три года назад. Правда спустя чуть больше года, в знаменитом «Гейлигенштадском завещании» (о нём — чуть позже) Бетховен укажет, что начало его потери слуха датировано «шестью годами назад», что означало бы, что она могла начаться в 1796 году (композитор мог и немного преувеличить, учитывая, что год уже подходил к концу).
Таким образом, мы можем прийти к выводу, что Бетховен впервые обнаружил у себя проблемы со слухом в 1796 (скорее, 1797) -1798 годах — то есть, в возрасте 26-27 лет. Но никак не «после 30 лет», что часто ошибочно указывают некоторые интернет-источники.
В возрасте 30 лет композитор уже впервые признался о своём недуге двум близким друзьям. Но саму проблему он, конечно же, обнаружил раньше.
Признание Вегелеру
Текст вышеупомянутого письма Вегелеру (29 июня 1801 года) мы здесь не будем приводить дословно ввиду достаточно большого объема (дабы не растягивать статью), а также его трудной читаемости после перевода с немецкого.
Здесь же мы более простым языком постараемся привести наиболее важную информацию из этого письма:
- В самом начале Бетховен заверяет друга детства Вегелера в своей дружбе, а также в тесной привязанности к родному краю: «То время, когда я снова увижу тебя и смогу поприветствовать Рейн, нашего отца, я буду считать одним из самых счастливых событий в моей жизни».
- Далее Бетховен сообщает о своих бытовых успехах, включая хорошие продажи его сочинений и очереди от издателей, спрос от которых на его произведения превышает его сочинительскую скорость. Также композитор рассказывает о дружбе с князем Лихновским и о его гарантированной материальной поддержке (600 флоринов в год), отмечая, что теперь у него нет таких финансовых проблем, как раньше.
- Далее начинается повествование о проблемах со здоровьем или, как он охарактеризовал: «завистливым демоном, бросившим в него камень». Впервые Бетховен говорит о своих начавшихся три года назад и постоянно прогрессирующих проблемах со слухом, а также рассказывает о вернувшихся проблемах, связанных со здоровьем желудочно-кишечного тракта (находясь несколько лет назад в Вене, Вегелер, будучи профессиональным врачом, помогал Бетховену по данному вопросу).
- Бетховен, ссылаясь на врачей, отмечает возможную причинно-следственную связь между этими заболеваниями, но всё же его терзают сомнения в том, что, излечив проблемы с ЖКТ, проблемы со слухам сведутся к нулю (хотя, по-видимому, полностью надежду он еще не теряет).
- Бетховен описывает рекомендации его лечащего врача, профессора Иоганна Франка, который пытался лечить ЖКТ некими тонизирующими средствами, а слух — миндальным маслом, но отмечает безрезультатность этого лечения в отношении пищеварительной системы, а в отношении слуха — вовсе отмечает ухудшение.
- Бетховен отмечает, как прошлой осенью некий «врач-осёл» (в оригинале — Medizinischer asinus) порекомендовал ему холодные ванны, а более разумный врач — тёплые дунайские ванны, которые «сотворили чудеса» с его пищеварительной системой, однако при этом слух его остался прежним или даже ухудшился. Более того, уже зимой вернулись ужасные колики и спазмы.
- Так продолжалось до тех пор, пока около месяца назад Бетховен, по его словам, не обратился к армейскому хирургу Герхарду Ферингу, которому он доверял (доктор, кстати говоря, в будущем станет тестем Стефана Брёйнинга, близкого друга Бетховена), полагая, что его болезни требуют консультации практикующего хирурга.
- Ферингу, по слова Бетховена, удалось почти полностью остановить сильную диарею. Тот рекомендовал больному принимать ванны с дунайской водой, в которые Бетховен должен был наливать некую «укрепляющую смесь». При этом, по словам Бетховена, долгое время Феринг не давал ему никаких лекарств — лишь за четыре дня до написания этого письма он дал композитору какие-то таблетки для пищеварения и лосьон для ушей. Бетховен отмечает некоторые улучшения в отношении ЖКТ, но только не в отношении слуха.
- Бетховен отмечает, что в его ушах днём и ночью доносится гул и звон — это делает его несчастным и мешает социальной жизни: «вот уже почти два года я избегаю всякого общества, потому что не могу сказать людям: я глухой! В любой другой профессии это было бы более сносно, но в моей такое состояние поистине ужасно. Да и что скажут на это мои враги? А их немало...»
- Бетховен описывает бытовые проявления своей глухоты. Например, в театре ему приходится прислоняться как можно ближе к оркестру, иначе, отдаляясь чуть дальше, он не слышит высоких нот музыкальных инструментов и вокалистов.
- При этом Бетховен удивляется тому, что в обычных разговорах люди, как правило, ничего этого не замечают, считая те или иные проявления его состояния известной его «рассеянностью» и иными, скажем мягко, «чудаковатостями», которые еще в юном его возрасте графиня фон Брёйнинг называла не иначе, как латинским словом «raptus» (конечно же, даже несмотря на проблемы со слухом, Бетховен, скрывавший свою глухоту, не мог полностью игнорировать общественную жизнь — это породило бы много вопросов).
- Бетховен также сообщает, что плохо слышит тихую речь, ощущая лишь интонации, но не разбирая слова, а громкая «кричащая» речь для него просто невыносима.
- Бетховен умоляет Вегелера не говорить об этом никому — даже Лорхен (Элеоноре Брёйнинг — их общей подруге и будущей супруге Вегелера) и просит Вегелера обменяться письмами с его лечащим врачом Ферингом, чтобы обсудить его проблему.
В письме были и другие детали, не связанные с болезнью. Так, например, Бетховен рассказывает Вегелеру, что почти ежедневно видится с их общим другом Стефаном Брёйнингом, просит передать привет его матери — Елене фон Брёйнинг.
Бетховен также передает привет бывшему учителю скрипки и близкому другу Францу Рису в контексте предстоящего прибытия в Вену его сына Фердинанда и отмечает, что попытается ему помочь, чем сможет (как когда-то его отец Франц Рис помогал ему самому и его братьям), хотя и отмечает, что в Вене молодому музыканту будет тяжело из-за очень сильной конкуренции
Помимо этого Бетховен просит Вегелера прислать ему портрет своего деда (в ответ Бетховен посылает свой собственный) и так далее — но в контексте предмета сегодняшнего выпуска эта информация второстепенна.
Признание Аменде
Буквально через пару дней Бетховен отправляет очень похожее по содержанию письмо в курляндский городок Вирбу (в наши дни — территория современной Латвии).
Адресатом этого письма был другой близкий друг композитора, балтийский теолог и скрипач Карл Фридрих (Фердинанд) Аменда, ранее недолго работавший в Вене домашним учителем в семье вдовы покойного Моцарта — Констанции.
Так как Аменда, в отличие от Вегелера, не был врачом, в этом письме нет такого подробного акцента на особенностях лечения. В остальном же письмо очень похоже по содержанию на вышеуказанное письмо Вегелеру.
Бетховен в самом начале этого письма выражает искреннее почтение своему близкому другу, отмечая при этом, что их истинная дружба есть нечто большее, чем его отношения с «жалкими и эгоистичными» венскими товарищами Шуппанцигом и Цмескалем, которые «слишком слабы для настоящей дружбы» и представляют собой лишь «инструменты, на которых он играет, если хочет». В целом, тон письма очень тёплый и душевный (справедливости ради стоит отметить, что отношения композитора с бароном Цмескалем впоследствии станут достаточно приятельскими, хоть и не такими сердечными, как с Амендой, Вегелером и братьями-Брёйнингами).
Также, как и в письме Вегелеру, Бетховен сообщает о своих профессиональных успехах и нормализации финансовых вопросов, после чего, наконец, признаётся в проблемах со слухом, которые, по его словам, начались еще во время их общения в Вене.
Бетховен вновь связывает развивающуюся глухоту с болезнями ЖКТ, от которых, по его словам, ему практически удалось избавиться, однако поможет ли это минимизировать развивающуюся глухоту — в это композитору верится с трудом.
Как и в предыдущем письме, Бетховен говорит о своём печальном существовании, избегании всякого общества и также просит друга сохранить эту новость втайне от других.
Параллельно с этим композитор недвусмысленно намекает на то, что старому другу было бы неплохо вернуться в Вену и вновь стать его ближайшим другом, спутником. В письме обсуждались и другие бытовые вопросы, но в рамках данной темы они второстепенны.
Второе письмо Вегелеру
Проходит несколько месяцев, и уже в середине ноября 1801 года года Бетховен посылает Вегелеру в Бонн еще одно письмо. Последнее содержит следующие подробности:
- Бетховен продолжает консультации у доктора Феринга, однако уже устаёт от его все более странных и при этом неприятных методов лечения.
- Среди последних — нанесение на кожу токсичной коры растения Daphne mezereum (волчеягодник). Используя ремни, похожие на жгуты, Феринг привязывал кору волчеягодника к предплечьям Бетховена, после чего эти «приспособления» нельзя было снимать в течение нескольких дней, что мешало Бетховену играть на фортепиано и писать музыку. Но еще более неприятным было появление на коже рук Бетховена волдырей и невыносимого зуда.
- Хотя, по словам Бетховена, посторонний звон в его ушах несколько стих, особенно в левом ухе (где и началась болезнь), всё же сам слух ни в коей мере не улучшился — возможно, даже, наоборот.
- Бетховен не уверен, что лечение приводит хоть к каким-то положительным результатам. Бетховен считает, что Феринг уделяет слишком много внимания практикующей медицине, но не сильно интересуется новыми научными разработками в этой области. Поэтому композитор интересуется у Вегелера, что тот думает о профессоре Шмидте, который представляется ему совершенно другим профессионалом в вопросах медицинской науки.
- Бетховен интересуется у Вегелера о таком методе, как гальванизм: «...один врач рассказал мне, что в Берлине он видел, как глухонемой ребенок обрел слух, а человек, который также был глухим в течение семи лет, восстановил свой слух — я только что слышал, что Шмидт ставит опыты с гальванизмом...»
- Бетховен рассказывает Вегелеру, что спустя два года несчастного существования и социальных проблем, вызванных ухудшением слуха, в его жизни, наконец, появилось хоть что-то приятное. А именно — девушка, с которой у него взаимная любовь. Бетховен считает, что брак с этой девушкой мог бы его осчастливить, однако высокое социальное положение девушки этому препятствует. Бетховен, по-видимому, считает, что мог бы увеличить свои шансы жениться на благородной графине, снизив «сословную разницу» путём улучшения своего экономического положения за счёт более частых выступлений, гастролей и сочинений, однако проблемы со слухом явно портят его планы: «...если бы не мой слух, я бы уже полмира объездил» — пишет Бетховен. [девушкой, о которой идёт речь, была графиня Джульетта Гвиччарди. Спойлер: отношения Бетховена и Джульетты завершились печально. Первая часть посвящённой ей сонаты, которую мы сейчас знаем, как знаменитую "Лунную сонату", явно символизирует похороны чувств, а не "романтику", как считают многие. Еще один спойлер: в далёком будущем, благородная девица обратится к отвергнутому ей "низкосословному" композитору за финансовой помощью].
- Бетховен тёплыми словами вспоминает свои родные края, однако говорит, что не хочет туда возвращаться, чтобы своим жалким видом не подвергать страданиям близких ему людей.
- Композитору тяжело смириться с тем, что теперь ему приходится спать гораздо больше, чем в прежние времена, ибо сон — единственное время, когда ему спокойно.
- В то же время Бетховен говорит, что его молодость только начинается, что он чувствует, как возвращаются его физические и умственные силы, и что его цель впереди, хотя он не может ее описать. Бетховен пишет о своем желании «взять судьбу за горло», и что она «не сокрушит его полностью».
- Также Бетховен просит Вегелера попытаться уговорить Стефана Брёйнинга (который служил в Тевтонском Ордене) устроиться где-нибудь в родных краях, ибо жизнь здесь, в Вене, слишком сильно бьёт по его здоровью. В конце Бетховен передаёт через Вегелера привет другим членам семьи Брёйнинг: фрау Елене, Лорхен и Кристофу.
Гейлигенштадтское завещание
В наши дни Гейлигенштадт, как административная единица, входит в состав Дёблинга — девятнадцатого района Вены. Сегодня это — современный район со своими жилыми и коммерческими зданиями, ресторанами, станциями метро, трамваями и так далее. Однако в 1802 году Гейлигенштадт был небольшой пригородной деревушкой, располагавшейся в часе езды от Вены.
Гейлигенштадт, очевидно, был выбран в качестве места, где Бетховен должен был остаться наедине с самим собой — по замыслу его лечащего врача, профессора Иоганна Адама Шмидта, спокойная и безмятежная жизнь вдали от оживленного, шумного столичного города могла бы положительно сказаться на душевном, а как следствие — физическом здоровье Бетховена.
Композитор прислушался к совету врача — да и что ему оставалось делать, когда надежд на излечение оставалось всё меньше и меньше.
С другой стороны: живописные леса, минеральные источники, верхушки гор на горизонте — выросшего среди рейнских пейзажей Бетховена вряд ли пришлось долго уговаривать, ибо природу он любил с самого детства.
Принято считать (хотя и достоверно не доказано), что Бетховен в тот период жил в отдельно стоящем фермерском доме №6 по улице Herrengasse. По новым же картам, этот дом должен находиться примерно в районе дома №6 по улице Probusgasse. Однако от той маленькой крестьянской хижины практически ничего не осталось.
«Дом-музей Гейлигенштадтского завещания», как его теперь называют, в 1807 году был полностью уничтожен пожаром, после чего был перестроен, а спустя 160 лет был выкуплен венскими властями, которые установили там мемориал. Относительно недавно, в 2017 году, дом был вновь отремонтирован и расширен с мемориала площадью 40 м² до музея площадью 265 м².
Таким образом, современное ухоженное здание, которое Вы видите на изображении рядом, внешне не имеет ничего общего с той хижиной, где, по всей видимости, жил Бетховен в тот период.
Но вернёмся к самому Бетховену. Композитор оставался в Гейлигенштадте в период с апреля по октябрь 1802 года. Его социальные контакты в то время были максимально ограниченны, хотя, с некоторой вероятностью, его могли время от времени посещать самые близкие люди (например, брат Карл, который занимался его делами). Точно известно, что в Гейлигенштадте бывал и Фердинанд Рис, который с недавних пор был учеником Бетховена.
В будущем Рис расскажет историю о том, как, прогуливаясь по лесу, обратил внимание Бетховена на прекрасную музыку играющей где-то вдали пастушьей свирели. Однако Бетховен, по словам Риса, ничего этого не слышал. Тогда Рис, дабы не расстраивать учителя, сделал вид, что тоже перестал слышать эту мелодию (но это было не так).
Таким образом, скрывать развивающиеся проблемы со слухом Бетховену было уже практически невозможно. Бетховен понимал, что лечение не приносит никаких положительных результатов, и уже совсем скоро он может полностью потерять слух. Хотя в реальности Бетховен еще долгое время будет слышать звуки, а до использования специальных «слуховых трубок» (изображены на самой первой картинке вначале статьи) и «разговорных тетрадей» пройдёт еще много лет (практически полная глухота настигнет его лишь спустя 15-16 лет), но всё же композитор не мог этого знать.
На фоне оглушительных успехов первых венских лет конец 1790-х и начало 1800-х принесли Бетховену немало эмоциональных потрясений. Трагическая смерть ближайшего друга Ленца Брёйнинга, проблемы со здоровьем желудочно-кишечного тракта, проблемы со слухом и, по-видимому, уже угасающие надежды на заключение брака с любимой девушкой... Несчастья и проблемы накапливались в голове молодого музыканта, объединяясь и разрастаясь в настоящую эмоциональную бомбу, которая может взорваться в любой момент.
Если еще менее года назад в ноябрьском письме Вегелеру композитор говорил о своем желании «взять судьбу за горло», и о том, что судьба «не сокрушит его полностью», то теперь, очевидно, композитор был близок к тому, чтобы окончательно сдаться этой самой судьбе.
Рассматривая гипотетические способы решения своих проблем, молодой композитор даже начинает задумываться о самых ужасных способах их «быстрого решения». В конечном итоге эмоциональная бомба взорвалась, выплеснув свои осколки на рукописный документ, в котором композитор решает объясниться перед современниками.
Документ, который в наше время известен, как «Гейлигенштадское завещание», был найден Стефаном Брёйнингом и Антоном Шиндлером уже после смерти Бетховена в потайном ящике его шкафа.
Несмотря на приписанное письму название, не нужно рассматривать этот документ как «завещание» в юридическом смысле. Да и братья композитора (Карл и Иоганн), которым было адресовано данное письмо, очевидно, были далеко не единственными его адресатами.
По сути, данное письмо представляет собой самый настоящий патетический манифест, содержащий элементы признания, исповеди, наставлений (братьям) и обращений (к братьям, к человечеству в целом, а также к Богу) — это самый настоящий крик души, который говорит громче и яснее, чем любое описание или пересказ из вторых рук.
Поэтому, несмотря на большой объем текста и трудночитаемую структуру (хотя, в отличие от типичных каракулей Бетховена, данное письмо — чуть ли ни образец идеально оформленного и продуманного документа), всё же крайне рекомендуем прочесть его полностью. Только так можно понять истинное состояние души Бетховена в тот период.
Текст данного документа уже давно переведен на русский язык и приводится практически во всех известных биографиях Бетховена. Поэтому редактор читаемой Вами статьи не стал изобретать велосипед и решил предложить читателю уже переведенный текст, опубликованный в другом источнике.
Гейлигенштадское завещание Бетховена
Перевод текста взят из источника:
Бетховен. Жизнь и творчество: в 2 т. / Л. В. Кириллина. — М.: Научно-издательский центр «Московская консерватория», 2009. Том первый. Страницы: 260-263
Для более удобного чтения текст разделен на абзацы (оригинальное письмо написано сплошным текстом).
Моим братьям Карлу и [Иоганну]* Бетховенам
[*вместо имени младшего брата в письме указаны пробелы. Однако речь идет об Иоганне (Николаусе), младшем брате Бетховена]
О вы, люди, считающие или называющие меня злонравным, упрямым или мизантропичным — как вы несправедливы ко мне, ведь вы не знаете тайной причины того, что вам кажется. Мое сердце и разум с детства были склонны к нежному чувству доброты, и я даже всегда был готов к свершению великих дел. Но подумайте только: вот уже 6 лет* я пребываю в безнадежном [*cтало быть, если учитывать клонящийся к концу 1802 год, Бетховен относит начало болезни к 1797 году] состоянии, усугубленном невежественными врачами.
Из года в год обманываясь надеждой на излечение, я вынужден признать, что меня постиг длительный недуг (его излечение может занять годы или вообще окажется невозможным). Обладая от природы пылким и живым темпераментом и даже питая склонность к светским развлечениям, я вынужден был рано уединиться и вести одинокую жизнь. Если же иногда я решался пренебречь всем этим — о, как жестоко загонял меня назад мой ослабевший слух, заставляя скорбеть с удвоенной силой.
И я все-таки не мог сказать людям: «говорите громче, кричите, ведь я глух», — ах, разве мыслимо мне было признаться в слабости того чувства, которым я должен был обладать в большем совершенстве, чем кто-либо другой, чувства, которым я некогда обладал в наивысшей степени совершенства, такого совершенства, каким, я уверен, наделены или были наделены лишь немногие люди моей профессии. О нет, это выше моих сил, и потому простите меня, если я отдаляюсь от вас, когда мне хотелось бы побыть в вашем кругу.
Мое несчастье причиняет мне двойную боль, поскольку из-за него обо мне судят ложно. Для меня не должно существовать отдохновения в человеческом обществе, умных бесед, взаимных излияний; я обречен почти на полное одиночество, появляясь на людях лишь в случае крайней необходимости; я вынужден жить как изгой. Ведь, стоит мне приблизиться к какому-нибудь обществу, меня охватывает жгучий страх: я ужасно боюсь, что мое состояние будет замечено.
Так было и эти полгода, которые я провел в деревне. По требованию моего благоразумного врача я должен был елико возможно щадить мой слух. Это почти совпало с моей теперешней естественной склонностью, хотя иногда, увлекаемый потребностью в обществе, я позволял себе уступить искушению.
Но какое же унижение я испытывал, когда кто-нибудь, стоя возле меня, слышал вдалеке звук флейты, а я ничего не слышал, или он слышал пение пастуха, а я опять-таки ничего не слышал*. [*Ср. со свидетельством Риса, навещавшего учителя в Гейлигенштадте: «Я обратил его внимание на пастуха, очень искусно игравшего в лесу на выструганной из бузины флейте. Бетховен битых полчаса не мог ничего расслышать, и хотя я несколько раз уверял его, что тоже больше ничего не слышу (это было неправдой), он сделался необычайно молчалив и мрачен» (Вегелер — Рис 2001. С. 105–106)].
Такие случаи доводили меня до отчаяния, и недоставало немногого, чтобы я не покончил с собой. Лишь оно, искусство, оно меня удержало. Ах, мне казалось немыслимым покинуть мир раньше, чем я исполню всё то, к чему чувствовал себя предназначенным.
И так я продолжал влачить эту жалкую жизнь — поистине жалкую для столь восприимчивого существа; ведь любая неожиданная перемена была способна превратить наилучшее расположение моего духа в наихудшее.
Терпение — так отныне зовется то, чем я должен руководствоваться. У меня оно есть. Надеюсь, что я смогу надолго утвердиться в моей решимости, пока неумолимым Паркам не будет угодно перерезать нить. Возможно, станет лучше, возможно, нет — я готов ко всему.
Уже на 28 году жизни я принужден стать философом;* это нелегко, а для артиста труднее, чем для кого-нибудь другого [*«Schon in meinem 28 Jahre gezwungen Philosoph zu werden». Возможно, подразумеваемый смысл — «Уже с 28 лет я был принужден стать философом» (Н. Л. Фишман допускал подобную интерпретацию, безоговорочно принятую в английском переводе Э. Андерсон; см.: ПБ 1. С. 164). Если учитывать, что Бетховен считал себя на два года младше, чем был на самом деле, и в 1802 году полагал, что ему идет тридцатый год, то речь здесь идет о 1800 годе].
Божество! Ты глядишь с высоты в мое сердце, ты знаешь его, тебе ведомо, что оно преисполнено человеколюбия и стремления к добродетели. О люди, если вы когда-нибудь это прочтете, то поймите, что вы были ко мне несправедливы; несчастный же пусть утешится, найдя собрата по несчастью, который, вопреки всем препятствиям, воздвигнутым природой, сделал все от него зависящее, чтобы встать в один ряд с достойными артистами и людьми.
Вы, братья мои Карл и [Иоганн], как только я умру, попросите от моего имени профессора Шмидта, если он будет еще жив, чтобы он описал мою болезнь, и приложите к истории моей болезни этот написанный мною лист, чтобы общество, хотя бы в той мере, в какой это возможно, примирилось со мною после моей смерти. Одновременно объявляю вас обоих наследниками моего маленького состояния (если его можно так назвать). Разделите его честно, по взаимному согласию, и помогайте друг другу; все, что вы делали наперекор мне, давно уже прощено вам, вы это знаете.
Тебя, брат Карл, благодарю еще особо за преданность, проявленную тобою в самое последнее время* [*Карл, в частности, помогал брату вести деловую переписку с издателями]. Желаю вам лучшей и более безмятежной жизни, нежели моя; внушайте вашим детям добродетель. Только она, а не деньги, способна принести счастье, говорю это по собственному опыту. Именно она помогла мне выстоять даже в бедствии, и я обязан ей так же, как моему искусству, тем, что не покончил жизнь самоубийством. — Прощайте и любите друг друга.
— Я благодарю всех друзей, особенно князя Лихновского и профессора Шмидта. — Я хочу, чтобы инструменты князя Л[ихновского] хранились у кого-нибудь из вас, лишь бы не возник из-за этого раздор между вами* [*две скрипки, альт и виолончель работы Дж. Гварнери, Н. Амати, В. Руджеро и А. Гварнери. Ныне эти инструменты хранятся в боннском Доме Бетховена]. А как только они смогут сослужить вам более полезную службу, продайте их. Как я рад, что и сойдя в могилу, я смогу еще быть вам полезным.
— Итак, решено. — С радостью спешу я навстречу смерти. — Если она придет раньше, чем мне представится случай полностью раскрыть свои способности в искусстве, то, несмотря на жестокость моей судьбы, приход ее будет все-таки преждевременным, и я предпочел бы, чтобы она пришла позднее. — Но и тогда я буду доволен: разве она не избавит меня от моих бесконечных страданий? — Приходи, когда хочешь, я встречу тебя мужественно. — Прощайте и не забудьте меня совсем после моей смерти, я заслужил это перед вами, так как в течение своей жизни часто думал о вас и о том, как сделать вас счастливыми; да будет так.
Людвиг ван Бетховен.
[Печать.]
Гейлигенштадт,
6 октября 1802
[На обороте]
Гейлигенштадт, 10 октября 1802Итак, я покидаю тебя — и покидаю с печалью. Да, надежда, которую я возлелеял и принес сюда с собой, надежда на хотя бы частичное исцеление — она вынуждена теперь покинуть меня. Как падают с деревьев увядшие листья, так и она для меня увяла.
Я ухожу почти в таком же состоянии, в каком прибыл сюда. Даже высокое мужество, вдохновлявшее меня в прекрасные летние дни, кануло в небытие. О Провидение, ниспошли мне хотя бы один день чистой радости — ведь так давно истинная радость не находит во мне никакого внутреннего отклика. О когда, о когда — о Божество — я вновь смогу ощутить его в храме природы и человечества? Никогда? Нет, это было бы слишком жестоко.
[На левом поле того же листа]
Моим братьям Карлу и [Иоганну] после моей смерти прочитать и исполнить.
Другие периоды биографии Бетховена:
- Предыдущий период: Первые годы Бетховена в Вене
- Следующий период: Зрелый период жизни Бетховена
Биография Бетховена — главная биографическая страница
